Расказы про змей:)


Советник






2886 4
Russian Federation Moscow
2.5
9 г. назад
Расказы про змей:)
Юрий Сотник.
ГАДЮКА.

Мимо окна вагона проплыл одинокий фонарь. Поезд остановился. На платформе
послышались торопливые голоса:

- Ну, в час добрый! Смотри из окна не высовывайся!

- Не буду, бабушка.

- Как приедешь, обязательно телеграмму!.. Боря, слышишь? Мыслимое ли дело
такую пакость везти! Поезд тронулся.

- До свиданья, бабушка!

- Маму целуй. Носовой платок я тебе в карман... Старичок в панаме из
сурового полотна негромко заметил:

- Так-с! Сейчас, значит, сюда пожалует Боря. Дверь отворилась, и Боря
вошел. Это был мальчик лет двенадцати, упитанный, розовощекий. Серая кепка
сидела криво на его голове, черная курточка распахнулась. В одной руке он
держал бельевую корзину, в другой - веревочную сумку с большой банкой из
зеленого стекла. Он двигался по вагону медленно, осторожно, держа сумку на
почтительном расстоянии от себя и не спуская с нее глаз.

Вагон был полон. Кое-кто из пассажиров забрался даже на верхние полки.
Дойдя до середины вагона, Боря остановился.

- Мы немного потеснимся, а молодой человек сядет здесь, с краешку, - сказал
старичок в панаме.

- Спасибо! - невнятно проговорил Боря и сел, предварительно засунув свой
багаж под лавку.

Пассажиры исподтишка наблюдали за ним. Некоторое время он сидел смирно,
держась руками за колени и глубоко дыша, потом вдруг сполз со своего места,
выдвинул сумку и долго рассматривал сквозь стекло содержимое банки. Потом
негромко сказал: "Тут", убрал сумку и снова уселся.

Многие в вагоне спали. До появления Бори тишина нарушалась лишь
постукиванием колес да чьим-то размеренным храпом. Но теперь к этим
монотонным, привычным, а потому незаметным звукам примешивался странный
непрерывный шорох, который явно исходил из-под лавки.

Старичок в панаме поставил ребром на коленях большой портфель и обратился к
Боре:

- В Москву едем, молодой человек? Боря кивнул.

- На даче были?

- В деревне. У бабушки.

- Так, так!.. В деревне. Это хорошо. - Старичок немного помолчал. - Только
тяжеленько, должно быть, одному. Багаж-то у вас вон какой, не по росту.

- Корзина? Нет, она легкая. - Боря нагнулся зачем-то, потрогал корзину и
добавил вскользь: - В ней одни только земноводные.

- Как?

- Одни земноводные и пресмыкающиеся. Она легкая совсем.

На минуту воцарилось молчание. Потом плечистый рабочий с темными усами
пробасил:

- Это как понимать: земноводные и пресмыкающиеся?

- Ну, лягушки, жабы, ящерицы, ужи...

- Бррр, какая мерзость! - сказала пассажирка в углу. Старичок побарабанил
пальцами по портфелю:

- Н-да! Занятно!.. И на какой же предмет вы их, так сказать...

- Террариум для школы делаем. Двое наших ребят самый террариум строят, а я
ловлю.

- Чего делают? - спросила пожилая колхозница, лежавшая на второй полке.

- Террариум, - пояснил старичок, - это, знаете, такой ящик стеклянный,
вроде аквариума. В нем и содержат всех этих...

- Гадов-то этих?

- Н-ну да. Не гадов, а земноводных и пресмыкающихся, выражаясь научным
языком. - Старичок снова обратился к Боре: - И... и много, значит, у вас
этих земноводных?

Боря поднял глаза и стал загибать пальцы на левой руке:

- Ужей четыре штуки, жаб две, ящериц восемь и лягушек одиннадцать.

- Ужас какой! - донеслось из темного угла. Пожилая колхозница поднялась на
локте и посмотрела вниз на Борю.

- И всех в школу везешь?

- Не всех. Мы половину ужей и лягушек на тритонов сменяем в соседней школе.

- Ужотко попадет тебе от учителей...

Боря передернул плечами и снисходительно улыбнулся:

- "Попадет"! Вовсе не попадет. Наоборот, даже спасибо скажут.

- Раз для ученья, стало быть, не попадет, - согласился усатый рабочий.

Разговор заинтересовал других пассажиров: из соседнего отделения вышел
молодой загорелый лейтенант и остановился в проходе, положив локоть на
вторую полку; подошли две девушки-колхозницы, громко щелкая орехи; подошел
высокий лысый гражданин в пенсне; подошли два ремесленника. Боре, как
видно, польстило такое внимание. Он заговорил оживленнее, уже не дожидаясь
расспросов:

- Вы знаете, какую мы пользу школе приносим... Один уж в зоомагазине семь
пятьдесят стоит, да еще попробуй достань! А лягушки... Пусть хотя бы по
трешке штука, вот и тридцать три рубля... А самый террариум!.. Если такой в
магазине купить, рублей пятьсот обойдется. А вы говорите "попадет"!

Пассажиры смеялись, кивали головами.

- Молодцы!

- А что вы думаете! И в самом деле пользу приносят.

- И долго ты их ловил? - спросил лейтенант.

- Две недели целых. Утром позавтракаю - и сразу на охоту. Приду домой,
пообедаю - и опять ловить, до самого вечера. - Боря снял кепку с головы и
принялся обмахиваться ею, - С лягушками и жабами еще ничего... и ящерицы
часто попадаются, а вот с ужами... Я раз увидел одного, бросился к нему, а
он - в пруд, а я не удержался - и тоже в пруд. Думаете, не опасно?

- Опасно, конечно, - согласился лейтенант. Почти весь вагон прислушивался
теперь к разговору. Из всех отделений высовывались улыбающиеся лица. Когда
Боря говорил, наступала тишина. Когда он умолкал, отовсюду слышались
приглушенный смех и негромкие слова:

- Занятный какой мальчонка!

- Маленький, а какой сознательный!

- Н-нда-с! - заметил старичок в панаме. - Общественно полезный труд. В наше
время, граждане, таких детей не было. Не было таких детей!

- Я еще больше наловил бы, если бы не бабушка, - сказал Боря. - Она их до
смерти боится.

- Бедная твоя бабушка!

- Я и так ей ничего про гадюку не сказал.

- Про кого?

- Про гадюку. Я ее четыре часа выслеживал. Она под камень ушла, а я ее
ждал. Потом она вылезла, я ее защемил...

- Стало быть, и гадюку везешь? - перебил его рабочий.

- Ага! Она у меня в банке, отдельно. - Боря махнул рукой под скамью.

- Этого еще недоставало! - простонала пассажирка в темном углу.

Слушатели несколько притихли. Лица их стали серьезнее. Только лейтенант
продолжал улыбаться.

- А может, это и не гадюка? - спросил он.

- "Не гадюка"! - возмутился Боря. - А что же тогда, по-вашему?

- Еще один уж.

- Думаете, я ужа отличить не могу?

- А ну покажи!

- Да оставьте! - заговорили кругом. - Ну ее!

- Пусть, пусть покажет. Интересно.

- Ну что там интересного! Смотреть противно!

- А вы не смотрите.

Боря вытащил из-под лавки сумку и опустился перед ней на корточки. Стоявшие
в проходе расступились, сидевшие на скамьях приподнялись со своих мост и
вытянули шеи, глядя на зеленую банку.

- Сорок лет прожил, а гадюку от ужа не сумею отличить, - сказал гражданин в
пенсне.

- Вот! - наставительно отозвался старичок. - А будь у вас в школе
террариум, тогда смогли бы.

- Уж возле головы пятнышки такие желтые имеет, - сказал Боря, заглядывая
сбоку внутрь банки. - А у гадюки таких пятнышек... - Он вдруг умолк. Лицо
его приняло сосредоточенное выражение. - У гадюки... у гадюки таких
пятнышек... - Он опять не договорил и посмотрел на банку с другой стороны.
Потом заглянул под лавку. Потом медленно обвел глазами пол вокруг себя.

- Что, нету? - спросил кто-то.

Боря поднялся. Держась руками за колени, он все еще смотрел на банку.

- Я... я совсем недавно ее проверял... Тут была... Пассажиры
безмолвствовали. Боря опять заглянул под скамью:

- Тряпочка развязалась. Я ее очень крепко завязал, а она... видите?

Тряпочка никого не интересовала. Все опасливо смотрели на пол и переступали
с ноги на ногу.

- Черт знает что! - процедил сквозь зубы гражданин в пенсне. - Выходит, что
она здесь где-то ползает.

- Н-да! История!

- Ужалит еще в тесноте!

Пожилая колхозница села на полке и уставилась на Борю:

- Что же ты со мной сделал! Милый! Мне сходить через три остановки, а у
меня вещи под лавкой. Как я теперь за ними полезу?

Боря не ответил. Уши его окрасились в темно-красный цвет, на физиономии
выступили капельки пота. Он то нагибался и заглядывал под скамью, то стоял,
опустив руки, машинально постукивая себя пальцами по бедрам.

- Доигрались! Маленькие! - воскликнула пассажирка в темном углу.

- Тетя Маша! А, теть Маш! - крикнула одна из девушек.

- Ну? - донеслось с конца вагона.

- Поаккуратней там. Гадюка под лавками ползает.

- Что-о? Какая гадюка?

В вагоне стало очень шумно. Девушка-проводница вышла из служебного
отделения, сонно поморгала глазами и вдруг широко раскрыла их. Двое
парней-ремесленников подсаживали на вторую полку опрятную старушку:

- Давай, давай, бабуся, эвакуируйся!

На нижних скамьях, недавно переполненных, теперь было много свободных мест,
зато с каждой третьей полки свешивались по нескольку пар женских ног.
Пассажиры, оставшиеся внизу, сидели, поставив каблуки на противоположные
скамьи. В проходе топталось несколько мужчин, освещая пол карманными
фонарями и спичками.

Проводница пошла вдоль вагона, заглядывая в каждое купе:

- В чем дело? Что тут такое у ваг? Никто ей не ответил. Со всех сторон
слышались десятки голосов, и возмущенных и смеющихся:

- Из-за какою-то мальчишки людям беспокойства сколько!

- Миша! Миша, проспись, гадюка у нас!

- А? Какая станция?

Внезапно раздался истошный женский визг. Мгновенно воцарилась тишина, и в
этой тишине откуда-то сверху прозвучал ласковый украинский говорок:

- Та не боитесь! Це мий ремешок на вас упал. Боря так виновато помаргивал
светлыми ресницами, что проводница уставилась на него и сразу спросила:

- Ну?.. Чего ты здесь натворил?

[Image]

- Тряпочка развязалась... Я ее завязал тряпочкой, а она...

- Интересно, какой это педагог заставляет учеников возить ядовитых змей! -
сказал гражданин в пенсне.

- Меня никто не заставлял... - пролепетал Боря. - Я... я сам придумал,
чтобы ее привезти.

- Инициативу проявил, - усмехнулся лейтенант. Проводница поняла все.

- "Сам, сам"! - закричала она плачущим голосом - Лезь вот теперь под лавку
и лови! Как хочешь, так и лови! Я за тебя, что ли, полезу? Лезь, говорю!

Боря опустился на четвереньки и полез под лавку. Проводница ухватилась за
его ботинок и закричала громче прежнего:

- Ты что? С ума сошел... Вылезай! Вылезай, тебе говорят!

Боря всхлипнул под лавкой и слегка дернул ногой:

- Сам... сам упустил... сам и... найду.

- Довольно, друг, не дури, - сказал лейтенант, извлекая охотника из-под
лавки.

Проводница постояла, повертела в растерянности головой и направилась к
выходу:

- Пойду старшему доложу.

Она долго не возвращалась. Пассажиры устали волноваться. Голоса звучали
реже, спокойнее. Лейтенант, двое ремесленников и еще несколько человек
продолжали искать гадюку, осторожно выдвигая из-под сидений чемоданы и
мешки. Остальные изредка справлялись о том, как идут у них дела, и
беседовали о ядовитых змеях вообще.

- Что вы мне рассказываете о кобрах! Они на юге живут.

- ...перевязать потуже руку, высосать кровь, потом прижечь каленым железом.

- Спасибо вам! "Каленым железом"!

Пожилая колхозница сетовала, ни к кому не обращаясь:

- Нешто я теперь за ними полезу!.. В сорок четвертом мою свояченицу такая
укусила. Две недели в больнице маялась. Старичок в панаме сидел уже на
третьей полке.

- Дешево отделалась ваша свояченица. Укус гадюки бывает смертелен, -
хладнокровно отозвался он.

- Есть! Тут она! - вскрикнул вдруг один из ремесленников.

Казалось, сам вагон облегченно вздохнул и веселее застучал колесами.

- Нашли?

- Где "тут"?

- Бейте ее скорей!

Присевшего на корточки ремесленника окружило несколько человек. Толкаясь,
мешая друг другу, они заглядывали под боковое место, куда лейтенант светил
фонариком.

[Image]

- Под лавкой, говорите? - спрашивали их пассажиры.

- Ага! В самый угол заползла.

- Как же ее достать?

- Трудненько!

- Ну, что вы стоите? Уйдет!

Явился старший, и с ним девушка-проводница. Старший нагнулся и, не отрывая
глаз от темного угла под лавкой, помахал проводнице отведенной в сторону
рукой:

- Кочережку!.. Кочережку! Кочережку неси! Проводница ушла. Вагон притих в
ожидании развязки. Старичок в панаме, сидя на третьей полке, вынул часы:

- Через сорок минут Москва. Незаметно время прошло. Благодаря... гм...
благодаря молодому человеку.

Кое-кто засмеялся. Все собравшиеся вокруг ремесленника посмотрели на Борю,
словно только сейчас вспомнили о нем.

Он стоял в сторонке, печальный, усталый, и медленно тер друг о дружку
испачканные ладони.

- Что, друг, пропали твои труды? - сказал лейтенант. - Охотился, охотился,
бабушку вконец допек, а сейчас этот дядя возьмет да и ухлопает кочергой
твое наглядное пособие.

Боря поднял ладонь к самому носу и стал соскребать с нее грязь указательным
пальцем.

- Жалко, охотник, а? - спросил ремесленник.

- Думаете, нет! - прошептал Боря. Пассажиры помолчали.

- Похоже, и правда нехорошо выходит, - пробасил вдруг усатый рабочий. Он
спокойно сидел на своем месте и курил, заложив ногу за ногу, глядя на носок
испачканного глиной сапога.

- Что - нехорошо? - обернулся старший.

- Не для баловства малый ее везет. Убивать-то вроде как и неудобно.

- А что с ней прикажете делать? - спросил гражданин в пенсне.

- Поймать! "Что делать"! - ответил ремесленник. - Поймать и отдать охотнику.

Вошла проводница с кочергой. Вид у нее был воинственный.

- Тут еще? Не ушла? Посветите кто-нибудь. Лейтенант осторожно взял у псе
кочергу:

- Товарищи, может, не будем, а? Помилуем гадюку?.. Посмотрите на мальчонку:
ведь работал человек, трудился!

Озадаченные пассажиры молчали. Старший воззрился на лейтенанта и покраснел:

- Вам смех, товарищ, а нашего брата могут привлечь, если с пассажиром что
случится!

- А убьете гадюку, вас, папаша, за другое привлекут, - серьезно сказал
ремесленник.

- "Привлекут"... - протянула проводница. - За что это такое привлекут?

- За порчу школьного имущества, вот за что. Кругом дружно захохотали, потом
заспорили. Одни говорили, что в школе все равно не станут держать гадюку;
другие утверждали, что держат, но под особым надзором учителя биологии;
третьи соглашались со вторым, но считали опасным отдавать гадюку Боре:
вдруг он снова выпустит ее в трамвае или в метро!

- Не выпущу я! Вот честное пионерское, не выпущу! - сказал Боря, глядя на
взрослых такими глазами, что даже пожилая колхозница умилилась.

- Да не выпустит он! - затянула она жалостливо. - Чай, теперь ученый! Ведь
тоже сочувствие надо иметь: другие ребятишки в каникулы бегают да резвятся,
а он со своими гадами две недели мытарился.

- Н-да! Так сказать, уважение к чужому труду, - произнес старичок в панаме.

Гражданин в пенсне поднял голову:

- Вы там философствуете... А проводили бы ребенка до дому с его змеей?

- Я? Гм!.. Собственно... Лейтенант махнул рукой:

- Ну ладно! Я провожу... Где живешь?

- На улице Чернышевского живу.

- Провожу. Скажи спасибо! Крюк из-за тебя делаю.

- Ну как, охотники, убили? - спросил кто-то с другого конца вагона.

- Нет. Помиловали, - ответил ремесленник. Старший сурово обвел глазами
"охотников":

- Дети малые! - Он обернулся к проводнице: - Совок неси. Совок под нее
подсунем, а кочережкой прижмем! Неси!

- Дети малые! - повторила, удаляясь, проводница. Через десять минут гадюка
лежала в банке, а банка, на этот раз очень солидно закрытая, стояла на
коленях у лейтенанта. Рядом с лейтенантом сидел Боря, молчаливый и сияющий.

До самой Москвы пассажиры вслух вспоминали свои ученические годы, и в
вагоне было очень весело.
2011-02-13 добавлено 13/02/2011 02:02:40#312839

Советник






2886 4
Russian Federation Moscow
2.5
9 г. назад
Гадюка". Константин Ушинский
Детские рассказы
Вокруг нашего хутора, по оврагам и мокрым местам, водилось немало змей. Я не говорю об ужах: к безвредному ужу у нас так привыкли, что и змеёй-то его не зовут. У него есть во рту небольшие острые зубы, он ловит мышей и даже птичек и, пожалуй, может прокусить кожу; но нет яду в этих зубах, и, укушение ужа совершенно безвредно.

Ужей у нас было множество; особенно в кучах соломы, что лежала около гумна: как пригреет солнышко, так они и выползут оттуда; шипят, когда подойдёшь, язык или жало показывают, но ведь не жалом змеи кусают. Даже в кухне под полом водились ужи, и как станут, бывало, дети, сидя на полу, молоко хлебать, так уж и выползает и к чашке голову тянет, а дети его ложкой по лбу.

Но водились у нас и не одни ужи: водилась и ядовитая змея, чёрная, большая, без тех жёлтых полосок, что видны у ужа около головы. Такую змею зовут у нас гадюкой. Гадюка нередко кусала скот, и если не успеют, бывало, позвать с села старого деда Охрима, который знал какое-то лекарство против укушения ядовитых змей, то скотина непременно падёт - раздует её, бедную, как гору.

Один мальчик у нас так и умер от гадюки. Укусила она его около самого плеча, и, прежде чем пришёл Охрим, опухоль перешла с руки на шею и грудь: дитя стало бредить, метаться и через два дня померло. Я в детстве много наслушался про гадюк и боялся их страшно, как будто чувствовал, что мне придётся встретиться с опасной гадиной.

Косили у нас за садом, в сухой балке, где весной всякий год бежит ручей, а летом только сыровато и растёт высокая густая трава. Всякая косовица была для меня праздником, особенно как сгребут сено в копны. Тут, бывало, и станешь бегать по сенокосу и со всего размаху кидаться в копны и барахтаться в душистом сене, пока не прогонят бабы, чтобы не разбивал копён. Вот так-то и в этот раз бегал я и кувыркался: баб не было, косари пошли далеко, и только наша чёрная большая собака Бровко лежала на копне и грызла кость.

Кувыркнулся я в одну копну, повернулся в ней раза два и вдруг вскочил с ужасом. Что-то холодное и скользкое махнуло меня по руке. Мысль о гадюке мелькнула в голове моей - и что же? Огромная гадюка, которую я обеспокоил, вылезла из сена и, подымаясь на хвост, готова была на меня кинуться.

Вместо того чтобы бежать, я стою как окаменелый, будто гадина зачаровала меня своими безвековыми, неморгающими глазами. Ещё бы минута - и я погиб; но Бровко, как стрела, слетел с копны, кинулся на змею, и завязалась между ними смертельная борьба.

Собака рвала змею зубами, топтала лапами; змея кусала собаку и в морду, и в грудь, и в живот. Но через минуту только клочки гадюки лежали на земле, а Бровко кинулся бежать и исчез.

Тут только воротился ко мне голос; я стал кричать и плакать; прибежали косари и косами добили ещё трепещущие куски змеи.

Но страннее всего, что Бровко с этого дня пропал и скитался неизвестно где.

Только через две недели воротился он домой: худой, тощий, но здоровый. Отец говорил мне, что собаки знают траву, которой они лечатся от укуса гадюки.
2011-02-13 добавлено 13/02/2011 02:04:09#312840

Постоянный посетитель





198
Russian Federation Voronezh
12 г. назад
Андреев Леонид Николаевич. Рассказ змеи о том, как у неё появились ядовитые зубы.

- Тише, тише, тише. Подвинься ближе. Смотри в глаза.
Я всегда была очаровательным существом, нежным, чувствительным и
благодарным. И мудрым. И благородным. И таким гибким в извивах стройного
тела, что тебе будет радостью взглянуть на тихую пляску мою; вот в кольца
свернусь я, тускло блесну чешуёю, сама обовью себя с нежностью и в
нежно-холодных объятиях умножу стальное тело. Одна во множестве! Одна во
множестве!
Тише. Тише. Смотри в глаза.
Тебе не нравятся покачивания мои и мой прямой, открытый взгляд? Ах,
тяжела голова моя, и оттого покачиваюсь я тихо. Ах, тяжела голова моя, и
оттого смотрю я прямо, покачиваясь. Подвинься ближе. Дай мне тепла немного,
погладь перстами мой мудрый лоб: в его прекрасных очертаниях найдешь ты
образ чаши, в которую стекает мудрость, роса ночных цветов. Когда извивами
черчу я воздух, в нем остается след, узор тончайшей паутины, сплетенье
сонных чар, очарование бесшумного движения, неслышный свист скользящих
линий. Молчу и качаюсь, смотрю и качаюсь - что за странную тяжесть ношу я
на шее?
Я люблю тебя.
Я всегда была очаровательным существом и любила нежно тех, кого
любила. Подвинься ближе. Ты видишь мои беленькие, острые, очаровательные
зубки? - целуя, я кусала. Не больно, нет: немного. От нежности, лаская,
кусала я немного, до первых светлых капелек, до крика, похожего на смех,
когда щекочут. Это очень приятно, не думай: иначе не возвращались бы ко мне
за поцелуями, кого я целовала. Это теперь я могу поцеловать только раз -
как печально: только раз. Один поцелуй на каждого... как мало для любящего
сердца, чувствительной души, стремящейся к великому слиянию. Но это только
я, печальная, целую раз и вновь должна искать любви - он другой любви уже
не знает, для него нерасторжим и вечен мой брачный, нежный, единый поцелуй.
Я говорю с тобой доверчиво; и когда кончу мой рассказ... я тебя поцелую.
Я люблю тебя.
Смотри в глаза. Не правда ли, какой великолепный, какой державный
взор? И твердый. И прямой. И пристальный, как сталь, приставленная к
сердцу... смотрю и качаюсь, смотрю и чарую, в зеленых глазах собираю твой
страх, твою любовную, усталую, покорную тоску. Подвинься ближе. Это теперь
я царица, и ты не смеешь не видеть моей красоты, а было странное время...
Ах, какое странное время! При одном воспоминании я волнуюсь - ах, какое
странное время! Меня не любили. Меня не чтили. С жестокою свирепостью меня
преследовали, топтали в грязь и издевались - ах, какое странное время! Одна
во множестве! Одна во множестве!
Я говорю тебе: подвинься ближе.
За что не любили меня? Ведь и тогда я была очаровательным существом,
беззлобным, нежным, танцующим чудесно. Но меня мучили. Меня жгли огнем.
Тяжелые и грубые звери топтали меня тупыми ступнями безумно тяжелых ног:
холодные клыки кровавых ртов разрывали мое нежное тело - и в бессильной
скорби я грызла песок, глотала пыль земли и умирала в отчаянии. Каждый день
я умирала растоптанная. Каждый день я умирала в отчаянии. Ах, какое подлое
время! Глупый лес все забыл и этого времени не помнит, но ты пожалей меня.
Подвинься ближе. Пожалей меня, оскорбленную. Печальную. Любящую. Танцующую
прекрасно.
Я люблю тебя.
Как могла я защищаться? У меня были только мои беленькие, чудные,
острые зубки, - они пригодны лишь для поцелуев. Как могла я защищаться? -
это теперь я ношу на шее эту страшную тяжесть головы и взор мой повелителен
и прям, а тогда была легка голова моя и глаза смотрели кротко. Тогда у меня
еще не было яда. Ах, тяжело голове моей, и держать ее мне трудно! Ах, я
устала от моего взора, два камня во лбу моем, и это мои глаза. Пусть
драгоценны сверкающие камни, но тяжело носить их вместо кротких глаз, они
давят мозг... тяжело голове моей! Смотрю и качаюсь, в зеленом тумане вижу
тебя - ты так далеко. Подвинься ближе.
Видишь: даже в печали я прекрасна, и томен мой взор от любви. Смотри в
зрачок: я буду суживать его и расширять, и дам ему особый блеск, мерцание
ночной звезды, игру всех драгоценных камней: алмазов, зеленых изумрудов,
желтеющих топазов, рубинов кроваво-красных. Смотри в глаза: это я, царица,
венчаюсь короною моею, а то, что сверкает, горит и падает, отнимает у меня
разум, волю и жизнь - это яд. Это капелька моего яда.
Как это случилось? - я не знаю. Я не питала зла к живущему.
Я жила и страдала. Молчала. Таилась. Пряталась торопливо, когда могла
спрятаться, уползала поспешно. Но плачущей не видели меня, я не умею
плакать; и все быстрее и прекраснее становилась моя тихая пляска. Одна в
тиши, одна в глуши с тоскою в сердце я танцевала - они ненавидели мой
быстрый танец и охотно убили бы меня, танцующую. И вдруг стала тяжелеть моя
голова - как это странно! - стала тяжелеть моя голова. Все такая же
маленькая и прекрасная, мудрая и прекрасная, она вдруг потяжелела страшно,
к земле пригнула шею, сделала мне больно. Это теперь я привыкла немного, а
вначале было ужасно неловко и больно. Я думала, что я больна.
И вдруг... Подвинься ближе. Смотри в глаза. Тише, тише, тише.
И вдруг отяжелел мой взгляд, стал пристальным и странным... я даже
испугалась! Хочу взглянуть и отвернуться - и не могу: смотрю все прямо,
вонзаю взор все глубже, как будто каменею. Смотри в глаза. Как будто
каменею, и каменеет все, на что смотрю. Смотри в глаза.
Я тебя люблю. Не смейся над моим доверчивым рассказом, я рассержусь.
Каждый час я открываю мое чувствительное сердце, но все мои попытки тщетны,
я одинока. Звенящею тоскою полон мой единый и последний поцелуй - и нет
любимого, и вновь ищу любви, и тщетно повествую: не может обнажиться
сердце, а яд томит, и тяжелеет голова. Не правда ли, как я прекрасна в моем
отчаянии? Подвинься ближе.
Я люблю тебя.
Однажды я купалась в гнилом лесном болоте - я люблю быть чистой, это
признак благородного рождения, и я купаюсь часто. И, купаясь, танцуя на
воде, увидела свое изображение и, как всегда, влюбилась. Я так люблю
красивое и мудрое! И вдруг увидела, на лбу, среди других природных
украшений, явился новый, странный знак... не от него ли тяжесть,
окаменелость взора и этот сладкий вкус во рту? Вот здесь темнеет крест на
лбу, вот здесь - смотри! Подвинься ближе. Не правда ли, как странно? Но я
не поняла тогда, и мне понравилось: пусть будет украшением больше. А в тот
же день, тот самый страшный день, когда явился крест, мой первый поцелуй
стал и последним - смертельным стал мой поцелуй. Одна во множестве! Одна во
множестве!
Ах!
Ты любишь драгоценные камни, но подумай, возлюбленный: насколько
драгоценнее капелька моего яда. Она такая маленькая - ты видал
когда-нибудь? Никогда, никогда. Но ты узнаешь. Помысли, возлюбленный:
сколько страданий, тяжелых унижений, бессильной ярости, себя грызущей,
должна была я пережить, чтобы родить вот эту капельку. Я царица! Я царица!
В одной капельке, мною рожденной, я ношу смерть для всего живущего, и
царство мое безгранично, как безгранична скорбь и безгранична смерть. Я
царица! Мой взор непреклонен. Мой танец страшен. Я прекрасна! Одна во
множестве! Одна во множестве!
Ах!
Не падай. Я еще не кончила. Подвинься ближе. Смотри в глаза.
И вот тогда вползла я в глупый лес, в мою зеленую державу. По-новому,
по-страшному! Я была кротка, как царица; и милостиво, как царица, кланялась
по сторонам: направо, налево. А они... убегали! Благосклонно, как царица, я
кланялась: направо и налево, - а они, смешные, убегали. Как ты думаешь:
отчего они убегали? Как ты думаешь? Смотри в глаза. Ты видишь там какое-то
мерцанье и блеск? - это лучи моей короны слепят твой взор, ты каменеешь, ты
погиб. Сейчас я протанцую мой последний танец - не падай. Вот в кольца
свернусь я, тускло блесну чешуёю, сама обовью себя с нежностью и в
нежно-холодных объятиях умножу стальное тело. Вот я! Прими мой брачный
единый поцелуй - в нем смертоносная тоска всех угнетенных жизней! Одна во
множестве! Одна во множестве!
Склонись ко мне. Люблю тебя.
Умри.
2011-02-17 добавлено 17/02/2011 21:40:33#313650

Создать новую темуБыстрый ответ